Метафизическая проблематика в новоевропейской философии и ее особенности

В чем же специфические черты новой метафизики? Что нового привносит новоевропейская философия и что оно значит для ме­тафизики вообще? Напомним, что метафизическое мышление – это предельное вопрошание в двойном смысле: в нем ставится вопрос о суицем в целом; этим вопросом вместе с другим сущим захватывается и сам вопроша­ющий.

В античности и средневековой философии речь шла о сущем в целом. Метафизика там выступала как метафизика бытия. Гораздо менее определенным образом в античной философии ставился воп­рос, каким образом этим вопрошанием под вопрос ставится сам метафизически вопрошающий. Именно этот момент – о захватывании вопрошающего предельным вопрошанием позволяет понять смысло­вое содержание новизны, привнесенной новоевропейской метафизикой.

Специфика метафизики Нового времени определена тем, что вся традиционная проблематика рассматривается здесь под уг­лом зрения новой науки, воплощением же научности становится математическое естествознание. Из этого следовало, что если метафизика спрашивает о первых началах, о высшем, последнем и верховном, то этот род знания должен соответствовать тому, о чем спрашивается, а значит само знание должно быть абсолютно дос­товерным.

Метафизика Нового времени выдвигает задачу переработать всю традиционную проблематику в духе соответствую­ щей строгости и тем самым возвести метафизику на ступень абсо­лютной науки. Проблема абсолютной достоверности знания ста­новится основной для новоевропейской философии. Метафизика превращается в метафизику познания.

Идеал строгости, на кото­рый была ориентирована метафизика Нового времени, хорошо выразил Б. Паскаль в своем знаменитом афоризме: “Все, что пре­вышает геометрию, превосходит и нас”. Своим основным сочине­нием “Наукоучение” Фихте подчеркивал, что наукоучение – это наука, имеющая своим предметом науку в абсолютном смысле и потому обосновывающая метафизику. Проблема достоверности метафизического познания становится определяющей вразвитии новоевропейской метафизики.

На что направлены усилия метафизики, чтобы достичь предель­ной достоверности? Характерной особенностью этой эпохи является то, что начиная сДекарта, исходят не из бытия Божия, а из сознания, из Я. В философском проблемном поле центральное место занимает Я, сознание, разум, личность, дух. Это говорит о том, что в новой ме­тафизике в результате размещения самосознания в центр проблема­тики ставится под вопрос само вопрошающее Я, правда весьма свое­образным способом.

Включение Я, самосознания в метафизику осу­ществляется таким образом, что как раз Я-то и не ставится под воп­рос. Дело в том,что Я и сознание утверждаются в качестве надежней­шего и бесспорнейшего фундамента этой метафизики. В основу фило­софского мышления Декарт требовал положить принцип очевиднос­ти или непосредственной достоверности,тождественной требованию проверки всякого знания с помощью естественного разума.

В основание метафизики Декарта был положен не просто прин­цип мышления как таковой, а именно субъективно пережитый про­цесс мышления, от которого невозможно отделить мыслящего. Аб­солютно несомненным Декарт считал суждение ”мыслю, следова­тельно существую”(“cogito ergo sum “). В этом высказывании пред­полагается убеждение, восходящее к платонизму, в онтологическом превосходстве умопостигаемого над чувственным, а также сознание ценности субъективно-личного, рожденное христианством.

Таким образом, предельное вопрошание новоевропейской ме­тафизики захватывает вопрошающего, но, как говорит М. Хай­деггер, в негативном смысле, так, что само Я становится фунда­ментом всякого дальнейшего вопрошания. Своеобразие новоев­ропейской метафизики в том, что здесь всеохватывающее предель­ное вопрошание захватывает самого вопрошающего в стремлении метафизического знания к абсолютной достоверности, в утверж­дении Я и сознания в качестве первого, надежного и бесспорного фундамента этой метафизики.

Декарт, определивший основополагающую установку новоев­ропейской философии, стремился придать философской истине математический характер и тем самым вывести человечество из сомнения и неясности. Лейбниц также считал, что “безматематики не проникнуть в основание метафизики”. Математика, матема­тическое естествознание, рассматривающиеся как воплощение идеала новой науки, должны были возвести и метафизику на выс­шую ступень строгости и абсолютной научности, и, исходя из это­го, выстроить всю свою традиционную проблематику.

Однако и в эту эпоху, ориентированную на строгость и точ­ность, в лице Б. Паскаля, немало сделавшего в обосновании идеа­лов математического естествознания, мы видим мыслителя, кото­рый со всей остротой поставил вопрос о границах научности, о не­обходимости обращения к “доводам сердца”, отличным от “дово­дов разума “, к таким состояниям человека, “мыслящего тростни­ка”, как непостоянство, хрупкость, тоска, беспокойство, трагич­ность. Это, несомненно, расширяло горизонты традиционной ме­тафизики, порождая “фундаментальное настроение философ­ствования “, когда метафизическая мысль захватывает и бытие, и понимающего человека, ставя под вопрос само присутствие чело­века в мире – в отличие от картезианской установки, в принципе не ставящей само присутствие под вопрос.

В XVIII в. в результате становления отдельных наук и их само­определения метафизика испытывала кризис, вырождаясь порою в догматическое систематизаторство, построение всеобъемлю­щей системы философского знания. Учебные руководства по фи­лософским дисциплинам с многочисленными классификациями философского знания служили основой образования вплоть до появления “критической философии” И. Канта.

Канта не устраивала догматическая метафизика, “забывшая” о сути человеческого бытия, он чутко уловил внутренние пробле­мы предшествующей метафизики и предпринял попытку ее кри­тического анализа и обоснования другого способа философство­вания. То, что было завоевано Кантом, заключается в признании того, что внутренняя возможность и необходимость метафизики, то есть сущность, в основе своей опираются и поддерживаются при помощи более изначальной разработки и обостренного сохра­нения проблемы конечности человеческого бытия, его “временнос­ти “.

В соответствии с этим понимание бытия и конечности “на­личного бытия”, или “своего подлинного существования” в “Кри­тике чистого разума” проецируется на время как основное опреде­ление конечности в человеке. Несомненно, обоснование конечности в человеке предполагало экзистенциальную интерпретацию долга, совести и смерти. Метафизику И. Кант считал завершением куль­туры человеческого разума. Для него предметы метафизики, мате­матики и естествознания совершенно различны. Он ввел разделе­ние метафизики на метафизику природы и метафизику нравов.

Ошибки старой метафизики порождаются некритическим распространением деятельности рассудка за пределы возможного опыта. Метафизика как умозрительное познание сущего возмож­на, с точки зрения Канта, как систематическое знание, выведенное из чистого разума. Однако в своем поиске основополагания метафизики Кант, как указывает Хайдеггер, поколебал в качестве возможной основы и ру­ководства для метафизики логику, господство разума и рассудка.

В своей тончайшей и глубочайшей интерпретации критики чистого разума Хайдеггер приходит к выводу, что Кант должен был как-то предчувствовать этот крах господства логики в метафизике, если он мог сказать об основном характере бытия, возможности и действительности (у Канта – “наличное бытие что возможность, наличное бытие и необходимость пока еще никто не может объяснить иначе как через очевидную тавтологию, если бы хотели почерпнуть их опреде­ление единственно из чистого рассудка.

Фундаментально-онтологическая хайдеггеровская интерпре­тация критики чистого разума, согласно которой метафизика име­ет внутреннее отношение к конечности в человеке, к его “времен­ности”, к конкретному определению конечности человека как “временного” существа, обострила проблематику основополага­ния метафизики, выявила скрытый у Канта смысл и предназначе­ние метафизики, предполагающее в дальнейшей философской традиции (Бергсон, Дильтей, Зиммель) попытку “живьем” по­стичь “жизнь” в ее жизненности.

То, что было показано Кантом относительно внутренней воз­можности и необходимости метафизики, ее сущности, ориентиро­ванной изначально на разработку и обостренное сохранение про­блемы временности, конечности человека, в немецком идеализме было предано забвению. Быть может, причиной этого забвения была попытка Канта вернуть господство рассудку во втором изда­нии “Критики чистого разума”?

По крайней метафизика Ге­геля радикальным образом превратилась в “Логику ” Гегель совершенно определенно истолковывает метафизику как логику. Логи­ка, с его точки зрения, должна постигаться как система чистого разума, как царство чистой мысли. Это царство есть истина, как она есть без покрова, сама-по-себе и сама-для-себя. Можно поэто­му сказать, рассуждает дальше Гегель, что это содержание – изоб­ражение Бога как он есть в своей вечной сущности перед сотворе­нием природы и конечного духа.

Вместе с тем кантовские идеи, в частности, его учение об актив­ности субъекта познания, дали импульс немецкой классической философии. Фихте и Шеллинг, стремясь построить положитель­ную метафизику, связали в своих системах мышление и бога, ра­зум и природу, метафизику и науку, и истолковали диалектику разума не как теоретический тупик, а как движущую силу разви­тия познания. Диалектика рассматривается ими как необходимый компонент истинного мышления.

Диалектический метод является методом пости­жения противоречий, развития понятий. Противоречие в системе Ге­геля выступает необходимым моментом развития разума в его посту­пательном стремлении к истине. Несмотря на противопоставление метафизического и диалектического методов познания, Гегель тради­ционно понимал метафизику как “науку наук” и считал свою фило­софию “истинной” метафизикой.

В нашей отечественной философии больше внимание уделялось в системе Гегеля как раз моменту проти­вопоставления им двух различных методов познания – метафизичес­кого, как оперирующего однозначными определениями, не обраща­ющего внимания на противоречие как источник развития и тому по­добное, и диалектического метода, рассматривающего диалектику понятий и противоречие как источник развития.

В XIX в. заметно критическое отношение к метафизике вообще и к ее гегелевской версии. Претензии предшествующей метафизи­ки на завершенность, целостность, монолитность, основанные на признании упорядоченности мироустройства, наличия в нем гар­монии и внеличного естественного порядка, которые, как счита­лось, доступны рациональному постижению, вызвали отрица­тельную реакцию и породили ряд антиметафизических учений, не вписывающихся в рамки классических представлений.

Пробле­ма острого переживания разрыва духа и действительности, когда мир “не желает” воплощаться в формы разумной организации, разрешилась появлением учения ” о воле к жизни” и попыткой построить целостную метафизику (метафизику природы, мета­физику нравов и метафизику прекрасного) А.Шопенгауэра, ока­завшего глубокое влияние на формирование впоследствии фило­софии жизни; антирационалистического учения С.Кьеркегора, в котором он гегелевской объективной диалектике, отдающей лич­ность во власть “анонимного” господства истории и тем самым лишающей ее самостоятельности и свободы, противопоставляет иную, субъективную ‘экзистенциальную “диалектику с ее феноме­нами отчаяния, страха и тому подобного; антропологического ма­териализма JI. Фейербаха, в центре которого человек как един­ственный, универсальный и высший предмет философии.

Критика спекулятивной метафизики и вместе с тем развитие различных, порою альтернативных интерпретаций метафизики, а также формирование ряда оригинальных программ метафизи­ки характерны для философии X X в. С одной стороны, в филосо­фии XX в. при построении метафизики можно зафиксироватьра – ционалистические установки, с другой стороны, философская реф­лексия расширяет свое проблемное поле, включая в него этико-психологические, экзистенциальные варианты человеческого бытия, выходящие за рамки рационального его измерения и объяснения, проясняющие сознание, “заброшенное” в наличный мир.

Построение метафизики методами опытной науки характерно для сциентизма, возлагавшего на чистую, ценностно-нейтральную научную рациональность, надежду решить все социальные пробле­мы. Эта программа нашла свое теоретическое выражение, во-первых, в технократических концепциях (Д. Белл, Дж. Гэлбрейт), предполагавших трансформацию экономической и политической жизни на основе научного управления и достижение социального благосостояния на основе результатов науки и техники.

Во-вто­рых, в попытках обосновать метафизику как строгую науку, кото­рую предпринял в свой программной статье “Философия как стро­гая наука” Э. Гуссерль, требовавший в своей методологии строгой науки о сознании направлять рефлексию на смыслообразующий поток сознания и дескриптивно выявлять смысловую данность переживания, удерживать внимание на смысловой направленнос­ти сознания к предметам.

Анализируя проблему ценности переживания жизненного мира, Гуссерль поворачивал метафизику к человеческому бытию, его осмыслению, соотнесенности мира жиз­ни с нашей субъективностью, опираясь при этом на методологию строгой науки. Подобные попытки построить метафизику как стро­гую науку были характерны и для других сциентистски настроен­ных подходов: “индуктивная наука” о действительности и “учение о порядке” (X. Дриш); “точная наука” (Г. Шнейдер) и другие.

Сциентистский подход к метафизике проявлялся не только в экстраполяции таких критериев научности, как опытность, про­веряемость, точность на метафизику. Так, ориентируясь на сциен­тистские установки, позитивисты, напротив, пришли к выводу о необходимости устранения метафизики из культуры. Напомним, что уже представители классической формы позитивизма (О. Конт, Г. Спенсер, Дж. Милль) провозгласили решительный разрыв с метафизической традицией, полагая, что наука не нуждается в ка­кой-либо стоящей над ней философии. Положительное (позитив­ное) знание может быть получено как результат отдельных специальных наук и их синтетического объединения. Метафизика, с точки зрения позитивистов, внеопытна, ненаучна.

Первая часть программы формулировалась позитивизмом как требование “критики метафизики”, где термином “метафизика” обозначалась философия в целом. Вторая часть определялась как требование разработать “философию науки” или “позитивную философию”, которая не отличается по своему характеру от спе­циальных наук и не выходит за их рамки.