Этика науки

В нормах научной этики находят свое воплощение, во-первых, общечеловеческие моральные требования и запреты, такие, напри­мер, как “не укради”, “не лги”, приспособленные, разумеется, к осо­бенностям научной деятельности. Скажем, как нечто подобное кра­же оценивается в науке плагиат, когда человек выдает научные идеи, результаты, полученные кем-либо другим, за свои; ложью счи­тается преднамеренное искажение (фальсификация) данных экс­перимента.

Во-вторых, этические нормы науки служат для утверждения и защиты специфических, характерных именно для науки ценностей. Первой среди них является бескорыстный поиск и отстаивание ис­тины. Широко известно, например, изречение Аристотеля: “Пла­тон мне друг, но истина дороже”, смысл которого в том, что в стрем­лении к истине ученый не должен считаться ни со своими симпати­ями и антипатиями, ни с какими бы то ни было иными привходящи­ми обстоятельствами.

История науки, да и история человечества с благодарностью чтит имена подвижников (таких, как Дж. Бруно), которые не отрекались от своих убеждений перед лицом тяжелей­ших испытаний и даже самой смерти. За примерами, впрочем, не обязательно углубляться в далекую историю. Достаточно вспом­нить слова русского биолога Н.И. Вавилова: “Мы на крест пойдем, а от своих убеждений не откажемся”, оправдавшего эти слова соб­ственной трагической судьбой…

В повседневной научной деятельности обычно бывает непросто сразу же оценить полученное знание как истину либо как заблужде­ние. И это обстоятельство находит отражение в нормах научной этики, которые не требуют, чтобы результат каждого исследования непременно был истинным знанием. Они требуют лишь, чтобы этот результат был новым знанием и так или иначе – логически, экспери­ментально и прочее – обоснованным.

Нормы научной этики редко формулируются в виде специаль­ных перечней и кодексов – как правило, они передаются молодым исследователям от их учителей и предшественников. Однако извес­тны попытки выявления, описания и анализа этих норм, предпри­нимаемых главным образом в философии и социологии науки.

В качестве примера можно привести исследование американского социолога Р.К. Мертона. С его точки зрения, нормы науки строятся вокруг четырех основополагающих ценностей. Первая из них – уни­версализм – убеждение в том, что изучаемые наукой природные явле­ния повсюду протекают одинаково и что истинность научных утвер­ждений должна оцениваться независимо от возраста, пола, расы, ав­торитета, титулов и званий тех, кто их формулирует.

Требование универсализма предполагает, в частности, что результаты маститого ученого должны подвергаться не менее строгой проверке и критике, чем результаты его молодого коллеги. Вторая ценность – общность, смысл которой в том, что научное знание должно свободно стано­виться общим достоянием. Тот, кто его впервые получил, не вправе монопольно владеть им.

Публикуя результаты исследования, ученый не только утверждает свой приоритет и выносит полученный резуль­тат на суд критики, но и делает его открытым для дальнейшего использования всеми коллегами. Третья ценность – бескорыстность, когда первичным стимулом деятельности ученого является поиск истины, свободный от соображений личной выгоды (обретения сла­вы, получения денежного вознаграждения).

Признание и вознаграж­дение должны рассматриваться как возможное следствие научных достижений, а не как цель, во имя которой проводятся исследования. Четвертая ценность – организованный скептицизм: каждый ученый несет ответственность за оценку доброкачественности того, что сде­лано его коллегами, и за то, чтобы сама оценка стала достоянием глас­ности.

При этом ученый, опиравшийся в своей работе на неверные данные, заимствованные из работ его коллег, не освобождается от ответственности, коль скоро он сам не проверил точность используе­мых данных. Из этого требования следует, что в науке нельзя слепо доверяться авторитету предшественников, сколь бы высоким он ни был.

В научной деятельности равно необходимы как уважение к тому, что сделали предшественники (Ньютон говорил, что достигнутое им стало возможно лишь постольку, поскольку он стоял “на плечах ги­гантов”), так и критическое отношение к их результатам. Более того, ученый должен не только мужественно и настойчиво отстаивать свои научные убеждения, используя все доступные ему средства логичес­кой и эмпирической аргументации, но и обладать мужеством отка­заться от этих убеждений, коль скоро будет обнаружена их ошибоч­ность.

Предпринятый Р. Мертоном анализ ценностей и норм науки неоднократно подвергался уточнениям, исправлениям и даже рез­кой критике в специальной литературе. При этом выяснилось, что наличие такого рода норм, пусть не именно этих, но в чем-то сход­ных с ними, очень важно для существования и развития науки, для самоорганизации научной деятельности.

Безусловно, нередки слу­чаи нарушения этих норм. Однако тот, кто их нарушает, рискует рано или поздно потерять уважение и доверие своих коллег. След­ствием этого может стать полное игнорирование его научных ре­зультатов другими исследователями, так что он по сути дела ока­жется вне науки. А между тем признание коллег является для учено­го высшей наградой, более значимой, как правило, чем материаль­ное вознаграждение.

Сообщество ученых прямо заинтересовано в сохране­нии климата доверия, поскольку без этого было бы невозможно дальнейшее развитие научных знаний, то есть прогресс науки. Этические нормы охватывают самые разные стороны деятельности ученых: процессы подготовки и проведения исследований, публи­кацию научных результатов, проведение научных дискуссий, когда сталкиваются различные точки зрения. В современной науке осо­бую остроту обрели вопросы, касающиеся не столько норм взаимо­действия внутри научного сообщества, сколько взаимоотношений науки и ученого с обществом. Этот круг вопросов часто обозначают как проблему социальной ответственности ученого.

Свобода научного поиска и социальная ответственность ученого. При всей своей нынешней актуальности проблема социальной от­ветственности ученого имеет глубокие исторические корни. На про­тяжении веков, со времени зарождения научного познания, вера в силу разума сопровождалась сомнением: как будут использованы его плоды? Является ли знание силой, служащей человеку, и не обернется ли оно против него? Широко известны слова библейско­го Екклесиаста: “…во многой мудрости много печали; и кто умножа­ет познания, умножает скорбь”.

Вопросом о соотношении истины и добра задавалась и античная философия. Уже Сократ исследовал связь между знанием и добро­детелью, и с тех пор этот вопрос стал одним из вечных вопросов философии, предстающим в самых разных обличьях. Сократ учил, что по природе своей человек стремится к лучшему, а если творит зло, то лишь по неведению, тогда, когда не знает, в чем состоит ис­тинная добродетель. Тем самым познание оказывалось, с одной стороны, необходимым условием благой, доброй жизни, а с другой – одной из главных ее составных частей.

Вплоть до нашего времени такая высокая оценка познания, впервые обоснованная Сократом, оставалась и остается в числе основоположений, на которые опира­ется европейская культура. Сколь бы ни были влиятельны в разные времена истории силы невежества и суеверия, восходящая к Со­крату традиция, утверждавшая достоинство и суверенность разума и этически оправдывавшая нознание, была продолжена.

Это не значит, впрочем, что сократовское решение вопроса не под­вергалось сомнению. Так, уже в Новое время, в XVIII в., Ж. Ж. Руссо выступает с утверждением о том, что развитие науки ни в коей мере не способствует нравственному прогрессу человечества. С особым трагизмом тема соотношения истины и добра прозвучала у А. С. Пуш­кина, заставившего нас размышлять о том, совместимы ли гений и злодейство… Таковы лишь некоторые крупицы исторического опыта челове­ческой мысли, который так необходим сегодня, когда столь остро встали проблемы неоднозначности, а порой и опасности соци­альных последствий научно-технического прогресса.

Мораторию предшествовал резкий рывок в исследованиях по молекулярной генетике. Перед учеными открылись перспективы направленного воздействия на наследственность организмов, вплоть до инженерного конструирования организмов с заранее за­данными свойствами.

Начались обсуждение и даже поиски возмож­ностей практического осуществления таких процессов и процедур, как получение в неограниченных количествах ранее труднодоступ­ных медикаментов, включая инсулин, человеческий гормон роста, многие антибиотики и прочее; придание сельскохозяйственным ра­стениям свойств устойчивости к болезням, паразитам, морозам и засухам, а также способности усваивать азот прямо из воздуха, что позволило бы отказаться от производства и применения дорогосто­ящих азотных удобрений; избавление людей от некоторых тяжелых наследственных болезней путем замены патологических генов нор­мальными (генная терапия).

Наряду с этим началось бурное развитие биотехнологии на ос­нове применения методов генной инженерии в пищевой и химичес­кой промышленности, а также для ликвидации и предотвращения некоторых видов загрязнения окружающей среды. В невиданно ко­роткие сроки, буквально за несколько лет, генная инженерия про­шла путь от фундаментальных исследований до промышленного и вообще практического применения их результатов.
Однако другой стороной этого прорыва в области генетики яви­лись таящиеся в нем потенциальные угрозы для человека и челове­чества.

Даже простая небрежность экспериментатора или некомпе­ тентность персонала лаборатории в мерах безопасности могут при­вести к непоправимым последствиям. Еще больший вред методы генной инженерии могут принести при использовании их всякого рода злоумышленниками или в военных целях. Опасность обуслов­лена прежде всего тем, что организмы, с которыми чаще всего про­водятся эксперименты, широко распространены в естественных ус­ловиях и M oiyr обмениваться генетической информацией со своими “дикими” сородичами.

В результате подобных экспериментов воз­можно создание организмов с совершенно новыми наследственны­ ми свойствами, ранее не встречавшимися на Земле и эволюционно не обусловленными. Такого рода опасения и заставили ученых пойти на столь беспре­цедентный шаг, как установление добровольного моратория.

По­зднее, после того как были разработаны чрезвычайно строгие меры безопасности при проведении экспериментов (в их числе – биологическая защита, то есть конструирование ослабленных микроорганиз­мов, способных жить только в искусственных условиях лаборатории) и получены достаточно достоверные оценки риска, связанного с про­ведением экспериментов, исследования постепенно возобновлялись и расширялись. Однако некоторые наиболее рискованные типы экс­периментов до сих пор остаются под запретом.

Тем не менее дискуссии вокруг этических проблем генной инже­нерии отнюдь не утихли. Человек, как отмечают некоторые их уча­стники, может сконструировать новую форму жизни, резко отлич­ную от всего нам известного, но он не сможет вернуть ее назад, в небытие… “Имеем ли мы право, – спрашивал один из творцов но­вой генетики, американский биолог, лауреат Нобелевской премии Э. Чаргафф, – необратимо противодействовать эволюционной муд­рости миллионов лет ради того, чтобы удовлетворить амбиции и любопытство нескольких ученых? Этот мир дан нам взаймы. Мы приходим и уходим; и с течением времени мы оставляем землю, воздух и воду тем, кто приходит после нас”.

Порой в этих дискуссиях обсуждаются достаточно отдаленные, а то и просто утопические возможности (типа искусственного конст­руирования человеческих индивидов), которые могут открыться с развитием генетики. Ныне такого рода опасения вызывают опыты по клонированию (получению живого существа, в том числе чело­веческого, из живой клетки). И накал дискуссий объясняется тем, что возможности, предоставляемые генетикой, заставляют людей во многом по-новому или более остро воспринимать такие вечные проблемы, как свобода человека и его предназначение.

Перспекти­вы, открываемые генетикой, начинают оказывать влияние на нас уже сегодня, заставляя задуматься, например, над тем, хотим ли мы и должны ли хотеть клонального размножения (получения неогра­ниченного числа генетически идентичных копий) людей. И совре­менным людям приходится более пристально всматриваться в са­мих себя, чтобы понять, чего они хотят, к чему стремятся и что счи­тают неприемлемым.

И здесь использование средств философского анализа, обраще­ние к многовековому опыту философских размышлений становит­ся не просто желательным, а существенно необходимым для поиска и обоснования разумных и вместе с тем подлинно гуманных пози­ций при столкновении с этими проблемами в сегодняшнем мире. Это стало предметом особой науки – биоэтики.

Сегодня же принцип свободы научного поиска должен осмысли­ваться в контексте тех далеко не однозначных последствий развития науки, с которыми приходится иметь дело людям. В нынешних дис­куссиях по социально-этическим проблемам науки наряду с защитой ничем не ограничиваемой свободы исследования представлена и ди­аметрально противоположная точка зрения, предлагающая регули­ровать науку точно так же, как регулируется движение на железных дорогах. Между этими крайними позициями располагается широ­кий диапазон мнений о возможности и желательности регулирова­ния исследований и о том, как при этом должны сочетаться интересы самого исследователя, научного сообщества и общества в целом.

В этой области еще очень много спорного, нерешенного. Но как бы то ни было, идея неограниченной свободы исследования, кото­рая была безусловно прогрессивной на протяжении многих столе­тий, ныне уже не может приниматься безоговорочно, без учета социальной ответственности, с которой должна быть неразрывно свя­зана научная деятельность. Есть ведь ответственная свобода – и есть принципиально отличная от нее свободная безответственность, чре­ватая, при современных и будущих возможностях науки, весьма тяжелыми последствиями для человека и человечества.

Дело в том, что бурный, беспрецедентный по своим темпам и раз­маху научно-технический прогресс является одной из наиболее оче­видных реальностей нашего времени. Наука колоссально повышает производительность общественного труда, расширяет масштабы производства. Она добилась ни с чем не сравнимых результатов в овладении силами природы. Именно на науку опирается сложный механизм современного развития, так что страна, которая не в со­стоянии обеспечить достаточно высокие темпы научно-техничес­кого прогресса и использования его результатов в самых разных сферах общественной жизни, обрекает себя на состояние отсталос­ти и зависимое, подчиненное положение в мире.

Вместе с тем наука выдвигает перед человечеством немало но­вых проблем и альтернатив. Еще в недавнем прошлом было приня­то безудержно восхвалять научно-технический прогресс как чуть ли не единственную опору общего прогресса человечества. Такова точка зренисциентизма, то есть представления о науке, особенно о естествознании, как о высшей, даже абсолютной социальной ценно­сти.

Сегодня многими столь же безоглядно отрицается гуманисти­ческая сущность развития науки. Распространилось убеждение в том, что цели и устремления науки и общества в наши дни разделе­ны и пришли в неустранимые противоречия, что этические нормы современной науки едва ли не противоположны общечеловеческим социально-этическим и гуманистическим нормам и принципам, а научный поиск давно вышел из-под морального контроля и сократовский постулат “знание и добродетель неразрывны” уже списан в исторический архив.

И надо сказать, что противники сциентизма апеллируют к впол­не конкретному опыту современности. Можно ли, по их мнению, говорить о социально-нравственной роли науки, когда ее достиже­ния используются для создания чудовищных средств массового уничтожения, в то время как ежегодно множество людей умирает от голода?

Можно ли говорить об общечеловеческой нравственности ученого, если чем глубже он проникает в тайны природы, чем чест­нее относится к своей деятельности, тем большую угрозу для чело­вечества таят в себе ее результаты? Разве можно говорить о благе науки для человечества, если ее достижения нередко используются для создания таких средств и технологий, которые ведут к отчужде­нию, подавлению, оглуплению человеческой личности, разруше­нию природной среды обитания человека?

Научно-технический прогресс не только обостряет многие из су­ществующих противоречий современного общественного развития, но и порождает новые. Более того, его негативные проявления могут привести к катастрофическим последствиям для судеб всего чело­вечества. Сегодня уже не только произведения писателей-фантастов, авторов антиутопий, но и многие реальные события предуп­реждают нас о том, какое ужасное будущее ждет людей в обществе, для которого научно-технический прогресс выступает как самоцель, лишается “человеческого измерения”.

Значит ли это, однако, что следует согласиться с антисциентиз­мом, с призывами остановить развитие науки и техники? Отнюдь нет. Если мы сегодня отчетливо убеждаемся в том, что знание дале­ко не всегда ведет к добродетели, то отсюда никоим образом не вы­текает, будто путем к добродетели является невежество. Ж.Ж. Рус­со идеализировал не испорченного цивилизацией человека перво­бытного общества, который жил якобы в согласии с самим собой и с природой.

Подобная идеализация патриархальных устоев прошло­го характерна и для многих современных противников научно-тех­нического прогресса. Туман, который застилает их взор, обращен­ный в прошлое, увы, не позволяет им увидеть тех тягот, лишений, да и просто гнусностей, коих вполне хватало в патриархальной жизни. “Критика науки” игнорирует это.

При всей противоположности позиции сциентизма и антисци­ентизма заключают в себе и нечто общее. Сциентизму свойственно слепое преклонение перед наукой; враждебность антисциентизма по отношению к науке также замешена на слепом, безотчетном страхе перед ней. Чего не хватает обеим этим позициям и что так необходимо сегодня не только ученому, но и каждому человеку, со всех сторон окруженному порождениями научно-технического прогресса, – это прежде всего рационального отношения к науке и на­учному мышлению.

Конкретные направле­ния научно-технического прогресса, научно-технические проекты и решения, затрагивающие интересы и ныне живущих, и будущих поколений, – вот что требует широкого, гласного, демократическо­ го и вместе с тем компетентного обсуждения, вот что люди могут принимать либо отвергать своим волеизъявлением.

Этим и определяется сегодня социальная ответственность уче­ного. Опыт истории убедил нас, что знание – это сила, что наука открывает человеку источники невиданного могущества и власти над природой. Мы знаем, что последствия научно-технического прогресса бывают серьезными и далеко не всегда благоприятными для людей. Поэтому, действуя с сознанием своей социальной ответ­ственности, ученый должен стремиться к тому, чтобы предвидеть возможные нежелательные эффекты, которые потенциально зало­жены в результатах его исследований.

Благодаря своим профессио­нальным знаниям он подготовлен к такому предвидению лучше и в состоянии сделать это раньше, чем кто-либо другой. Наряду с этим социально ответственная позиция ученого предполагает, чтобы он максимально широко и в доступных формах оповещал обществен­ность о возможных нежелательных эффектах, о том, как их можно избежать, ликвидировать или минимизировать.

Только те научно- технические решения, которые приняты на основе достаточно пол­ной информации, можно считать в наше время социально и мораль­но оправданными. Все это показывает, сколь велика роль ученых в современном мире. Ибо как раз они обладают теми знаниями и ква­лификацией, которые необходимы ныне не только для ускорения научно-технического прогресса, но и для того, чтобы направлять этот прогресс на благо человека и общества.

Начав изложение темы науки с определения ее социальных, а не только познавательных функций, в заключение мы вновь обраща­емся к ним. Философский анализ неизбежно ведет к этому, показы­вая тем самым свою эвристическую эффективность и актуальность в современных условиях. Логическим продолжением этого анализа является непосредственное обращение к общественным процессам, в которых протекает всякое человеческое познание, включая науку и жизнедеятельность самого человека, человеческой личности как центра философских размышлений.